В аномально тучные нулевые, когда sky was the limit, а доллары сыпались с неба просто так, мы обедали с коллегами на летней террасе рядом с офисом. Допивали кофе, наслаждались прохладой и беседой о видах на бонусы.
— Эх, неохота обратно в офис, — сказал потягиваясь коллега Давид. — Так бы и сидел на этой террасе до пенсии. На свежем-то воздухе!
— Да, на свежем воздухе хорошо, — оживились Лара и Кристина. — Жаль только, что приходится выбирать: или воздух, или работа. Третьего не дано…
— Не офисом единым, — заметил я. — Ведь бывает и работа на воздухе.
— Дворник? — съязвила Кристина, и все засмеялись.
— Или земледелец, фермер, хлебороб. Вот подумайте про свой компенсационный пакет за этот год.
Мои собеседники удивились неожиданной просьбе и задумались.
Лара сказала:
— Если всё срастётся, если не кинут, то это будет шикарный год, побольше бы таких.
— Во-о-о-от! — продолжил я, — год действительно исключительный. И неудивительно: рынки на хайях, мы в правильном месте, в предвкушении пары звонких талеров в декабре. А теперь представьте себе, что кто-то предлагает нам такую сделку: утроить (!) этот шикарный пакет и платить его, ежегодно индексируемый, каждый год аж до пенсии. Но взамен мы подписываем бумагу, что никогда больше не переступим порог никакого офиса, а работать мы сможем только сельхозрабочими и никем больше. И денег аж в три раза больше, чем сейчас, и с гарантией, и на свежем воздухе. Фиксируем сегодняшний успех, умножаем его на три и на много лет вперёд. Отказываемся от галстуков за деньги.
— Кто предлагает-то? — спросил Давид, — наш СЕО? На него непохоже.
— Не, бери выше, — ответил я, подняв палец к небу. — Ну, не знаю: Фата Моргана, Медея, Исида, Малефисента, Аэндорская волшебница. Мсьё Мардук. Мефистофель, наконец! Только ему от тебя будет нужна не душа, а всего лишь резюме.
— А что делать-то? — заинтересовался Давид, словно это был реальный оффер.
— Ну, можно выбирать. Можно дояркой, можно пастухом, можно косарём. Прикинь, Дава, ты косарём восемь часов в день. Йех! Йех! Ого-го! Раззудись плечо, размахнись рука! И спортзал не нужен — зачем он косарю. Густой загар, хорошее настроение, циркуляция крови. Богатый человек, атлет и любимец женщин. Сильные руки и кубики пресса.
Давид посмотрел на мои руки и ничего не сказал. Только спросил:
— А ты сам-то, друг мой Фауст, кем бы был? Дояром?
Дружный смех.
Питер Брейгель Старший, “Жатва”. Дерево, масло. 1565, Брюссель. Фрагмент.
— Не, не дояром, я животных не люблю. Я механизатором попрошусь у Мефистофеля. Сидишь себе в комбайне, паришь над бескрайним полем, а деньжата, точнее, деньжищи, капают. Я на тракторе буду рассекать. Ну или косарём рядом с тобой, я ж тоже хочу кубики. А наши офисные чахлики в это время сколиозят в своём офисе, дрожат за свой трудовой договор, всматриваются слезящимися глазами в дисплей и мечтают умереть.
— Деньги и свежий воздух это, конечно, хорошо, но не хочу я на твою ферму, — сказала Кристина, — там воняет.
— Да, не “Givenchy”. Привыкнем. Натуральные запахи — сена, тела, свежескошенной травы, растёртых в ладонях колосков, самоё жизни! — они естественны, они глубинны, они идут из подсознания нас как вида. Я однозначно предпочитаю аромат сеновала выхлопу тонера из ксерокса.
— Складно лепишь, начальник, — сказал Дава, смакуя эспрессо. — Но заскорузнем мы в твоём колхозе. Будем деградировать и отупевать.
— А в офисе мы что, “заостряемся”? Одно и то же ведь, что и сельхозрутина. Ну вышел новый эмитент, ну побили мы benchmark, ну не побили. Вчера угадали движение рынка, сегодня нет, и объясняем мы свои действия всегда одними и теми же словами: всегда “неопределённость, разнонаправленность, диверсификация”. “День сурка”, не находите? Что-то “новое под солнцем” видел кто-то из вас за последние пять лет? Лес рук. Я — нет.
— Иногда вижу. Но всё меньше, — великодушно согласился Дава.
— И потом, — торжественно провозгласил я, — важнейший момент работы в колхозе — это интеллектуальная составляющая!
Дружный, долгий, здоровый смех.
— Зря смеётесь, ведь здесь мы тоже в выигрыше! В поле — плейер в уши, и восемь часов в день слушаешь симфонии, лекции, арии и аудиокниги. 240 книг в год только в рабочее время — это что-то или ничто? Наши мысли будет занимать не рутина оферты к погашению, а огромный, дивный мир культуры, науки и искусства. Он будет открываться перед нами каждый день, пока руки машинально косят, а ноги жмут на педали трактора.
— Твои слова да богу в уши, — усмехнулся Дава.
— “Г-громче з-зовите! Может б-быть, Он спит”.
— Не богохульствуй, — попросила Кристина.
— Что ты, Кристи, это не я говорю, это Артур из “Овода” перефразирует Илию, троллящего ваалофилов. [3-я Царств 18:27]
— Что ещё включено в сделку? — деловито спросил Дава, и я высоко оценил его внимание к своим мечтаниям.
— То же, что и сейчас у нас у всех, ровно те же блага. Только подарков на Рождество не будет. По понятным причинам.
— Всё это фигня, — заключила прагматичная Лара. — Ничего этого не будет. А если кто и пообещает такое, то кинет.
— О, нет, Этот не кинет! Вспомним, что Он сказал: «𝔚𝔞𝔰 𝔪𝔞𝔫 𝔳𝔢𝔯𝔰𝔭𝔯𝔦𝔠𝔥𝔱, 𝔡𝔞𝔰 𝔰𝔬𝔩𝔩𝔰𝔱 𝔡𝔲 𝔯𝔢𝔦𝔫 𝔤𝔢𝔫𝔦𝔢ß𝔢𝔫, 𝔡𝔦𝔯 𝔴𝔦𝔯𝔡 𝔡𝔞𝔳𝔬𝔫 𝔫𝔦𝔠𝔥𝔱𝔰 𝔞𝔟𝔤𝔢𝔷𝔴𝔞𝔠𝔨𝔱» = «Что обещаем мы, ты можешь получить сполна, ни в чём тебя мы не надуем». А если нас где и кинут, то как раз в офисе. А на контракте с Мефистофелем будет Его подпись, ещё и печать с пентаграммой и с “Самаэль унд Лилит”, всё честь по чести. А печать Бафомета, знаете, будет посильнее печати любого СЕО в мире. А где Он, родимый, кстати? Кто-то видит уже чёрного пуделя? Давайте посмотрим под столом.
— Ты что?! Какого пуделя? — встревоженно спросила Лара. — Иди сюда, дай-ка я тебе лоб проверю. Are you OK?
— Yes I am. Мефистофель явился Фаусту в лесу в виде чёрного пуделя, — напомнил я. — Это если по Гёте. А так Он в любом обличье может предстать. Иной раз прямо перед собой Его видишь, говоришь с Ним, но не догадываешься, что он — это Он!
Девушки с ужасом посмотрели на меня — я как раз сидел напротив.
Дава расхохотался:
— А что, что-то определённо есть!
— Хромоты нет, — заметила наблюдательная Кристина.
— Ничего, упадёт с трактора, будет и хромота, — процедила острая на язык Лара.
Дава вдруг изрёк:
— «Тот дикий лес, дремучий и грозящий, // Чей давний ужас в памяти несу». Не оттуда, правда, но лес навеял.
— Зато тематика та же, — признали мы, приняв его параллель. — Данте, видимо, тоже была близка колхозная тема с элементами чертовщины.
Помолчали в задумчивости. Тишину нарушила обычно сдержанная Кристина:
— Да, согласна, смотреть всю жизнь в монитор неохота. Да, офис — тот ещё террариум, но люди в офисе всё-таки нормальные, а не лесная деревенщина.
— Люди разные попадаются: и в офисе, и на элеваторе, — ответил я. — Кузнец может быть золотым человеком, а офисный топ холёным подонком. И наоборот. И не мы выбираем, с кем работать, тебя ставят перед фактом. Везде люди. Всюду жизнь.
Заказали ещё кофе в стол. Уходить не хотелось. Утопическая мысль об избавлении от офисного рабства никого не отпускала: ни стремящегося, ни противящихся.
— Ну, то есть, я так понимаю, свежий воздух вас больше не прельщает? — спросил я.
— Не путай свежий воздух со своим безумством, — отрезала Лара. — Скажи мне лучше, где в твоей истории эстетика? Ты мне со своим Мефистофелем что предлагаешь, всю жизнь на коровье вымя любоваться?
— А здесь мы на что любуемся? — возразил я. — На Price/Earnings и на Since Inception? Та ещё эстетика: a делённое на b… Да и почему же “всю жизнь”? Закончился рабочий день в винограднике, фартук в сторону, надеваешь свои бриллианты, садишься в свою “Феррари” и едешь, куда хочешь: в клуб, в рестор, к друзьям, в оперный театр. На “Фауста”, конечно.
Я набрал в лёгкие воздуха:
— “Et Satan conduit le bal, conduit le ba-a-al”.
Люди в ресторе с интересом обернулись.
— Ария работодателя, — пояснил я. — Нет, Лара, всё останется, как и сейчас. Твоя жизнь не меняется, только денег в три раза больше. Deal, он же только про работу.
Лара с жалостью посмотрела на меня:
— Что у тебя в голове? Ты хоть когда-нибудь бываешь серьёзным? Дату ты, понятно, не скажешь, мы только год знаем, но просто очень интересно, кто ты по знаку Зодиака?
— Демон, — сквозь смех сказал Дава.
— Я смутно помню день тот хмурый, // Я почивал, едва явившись в мир, — сымпровизировал я экспромтом в Давином ритме “Божественной комедии”, — давно дело было, тридцать лет с хорошим гаком. Неважно. Лучше смотрите сюда: такой deal если, для желающих остаться в городе. Упятеряется наш пакет, а не утраивается. Йу-ху! Специальное предложение от Люцифера. По этому контракту, ты не сельхозрабочий, а человек-бутерброд. Один плакат спереди, один сзади, ходишь по городу и раздаёшь листовки, зазываешь. Пакет в пять — пять! — раз больше нынешнего. Где ещё столько заработаешь? И свежий воздух, и работа с людьми.
— Час от часу не легче! — возмутилась Лара. — Знаешь-ка, милый друг, иди-ка ты сам работай бутербродом! У тебя хорошо получится. Я бы ни за что не согласилась, сколько денег ни предлагай мне ты и твой друг с рогами.
— А я бы, Лара, согласился, — спокойно ответил я. — Я ведь, по сути, и сейчас человек-бутерброд, как любой наёмный работник в мире, только за в пять раз меньшие деньги. Бутерброд, только в галстуке. Я отдаю свои восемь часов, нет их у меня, в минусе они. А если они всё равно в минусе, то тогда надо максимизировать доходность этого проданного времени. Единственное моё развлечение в течение восьми проданных часов — болтовня с вами и другими весёлыми ребятами, приколы, подколы, кофе-машина да вписывание фамилий акционеров в график уборки туалета с выставленными им плохими оценками. Зайди в мужской туалет, посмотри, мой почерк ты узнаешь.
Дава в подтверждение кивнул. И примирительно сказал:
— Не, косарём за три конца лучше, чем бутербродом за пять. Но я бы тоже не согласился.
Дава по-прежнему с интересом относился к моим фантазиям. Ну а девушки-то с самого начала воспротивились свежему воздуху, идущему в дьявольской связке с нетривиальными условиями отказа от привычного образа жизни.
— Почему ты всё меряешь на деньги? — сказала прищурившись рассудительная Кристина. — Работа ведь не просто “бабло”, но и достижение результатов, командность, развитие, признание, улучшение себя, полезность для общества, в котором мы живём.
— Подписываюсь под каждым твоим словом, Кристи. Очень хорошая формула. И как раз на нашей ферме (ферме, а не фирме) ты найдёшь все эти слагаемые без исключения. В отличие от фирмы, где нет полезности от слова ни боже мой. Обществу не нужен мой офисный труд, в отличие от выращенного мною хлеба. Я, наша фирма, весь наш финансовый сектор исчезнут — никто и не заметит. Твоя формула прекрасна, а моя гораздо примитивнее.
И я нарисовал на салфетке:
— Да-с, — скептически процедили мои коллеги, изучив уравнение, — без полёта…
— Летаю я в других местах, а не в проспектах эмиссии, поэтому многие из Кристининых слагаемых у меня вынесены из уравнения работы в другое уравнение, более общее. А именно на работе — пропитаться, не убившись при этом — вот и вся моя формула, и максимизируется она именно у Мефистофеля: числитель × 3, знаменатель (головняк) близок к нулю, а веселухи и свободы в колхозе выше крыши.
— Воображаю веселуху в колхозе! — засмеялись коллеги, обрадовавшись уходу от тяжёлых дум и философских максим.
Адриан ван Остаде, “Крестьяне за выпивкой”. 1677. Дерево, масло. Фрагмент.
— А кто мешает нам веселиться на ферме? — воодушевился я. — С огоньком, с шуткой-прибауткой, йоу! В обед мы будем собираться на полевом стане. Мы сидим, как сейчас, за большим грубо срубленным столом, едим простую крестьянскую еду, пьём компот, смеёмся, обсуждаем виды на урожай — красота!
— Прям’ обхохочешься… — поддела меня Лара.
— Хотя нет! — я поправился. — Мы не виды на урожай будем обсуждать, а то, что узнали мы из плейера на покосе! Будем делиться впечатлениями от приобретённых на лугу знаний и полученных на пасеке эмоций. Будем цитировать Заратустру и сравнивать трансформизм Шопенгауэра с парадоксом Левинталя и стройным логарифмизмом “Х. т. клавира” Баха. О дорических колоннах будем говорить, о теории струн. Один из нас приходит на обед задумчивый: “Как, по-вашему, тёмная энергия — это константа по энергетической плотности или это всё-таки динамическое поле?”. Остальные трое: “Хэ зэ. Мы только пшеничное поле знаем. Вот узнай и расскажи нам”. Очень интересно!
— Хммм… — почесал подбородок Дава, — действительно, занятно.
— Корпоратив, конечно же, всегда 30 апреля? — подпустила шпильку Кристина.
— Нет, это без привязки. Это же не шабаш ведьм, а простой колхоз. В общем, весело у нас будет, мы будем держаться вместе как люди из бывшего пиджачно-жакетного мира, что не помешает нам дружить с оратаями и пейзанками. Как сказано в Талмуде: «Э́йзеҳу хахáм? Ҳаломéд микóль адáм» = «Кто мудр? Тот, кто учится у любого человека».[Мишна, “Авот” 4:1] Найдём новых друзей. А вместо банального корпоратива у нас будет художественная самодеятельность! Ты на губной гармошке играешь, ты на расчёске, ты пляшешь, я в буфете на раздаче, жонглирую бутылками с самогоном: “Esta noche fiesta grande”!
Я стал подмигивать поочерёдно то одним глазом, то другим, изображая огни дискотеки.
Дава засмеялся, девушки кисло усмехнулись.
— А почему в твоей незамысловатой формуле даже нет признания от твоей работы? — спросила Кристина.
— А зачем оно мне отдельной строкой? — удивился я. — Признание выражается в долларах, а доллар у меня в числителе.
— И только в долларах? Но вот вас с Давой недавно запромоутили, тебе присвоили грэйд директора.
— Почему-то хочется добавить “посмертно”…
— И что, ничего не шевельнулось?
— Шевельнулась радость от того, что фикс в числителе стал выше, то есть моя волшебная формула улучшилась. Этому я очень рад.
— А похвала? А оценка? А грэйд на новой визитке?
— Визитка, наверное, обрадовалась, а мне-то какая радость от нового буквосочетания на ней? Назови меня хоть генералиссимусом, хоть шутом гороховым, что это меняет? Мы же как раз об этом говорим в контексте колхоза и утроения. Ну стал я директором после вице-преза, и что я — лучше стал?
— Я бы не сказала, — заметила Лара.
И добавила:
— Вся эта дискуссия — какая-то дикая ересь. Так не бывает. И ты пургу несёшь, искушаешь нас несуществующими опциями, и ни к чему это не приведёт.
— И работодатель твой стрёмный, — заметила Кристина.
— Не стрёмнее других. Что Он сделал-то? Предложил натуристке яблоко? Задал Постящемуся три вопроса, ведя с Ним культурную беседу в форме интеллектуального баттла со счётом 3:3? Даже историю с Иовом Ему нельзя предъявить.
— Иова-то можно, — не согласился Дава.
— А что ты Ему инкриминируешь по существу? “Человек” (или Кто Он там) просто задавал вопросы, а дальше действовал по прямому поручению Всеблагого, старшего по званию, поэтому все моральные вопросы по чудовищному эксперименту над бедным Иовом — к Небесному Заказчику. Полуубитый на пустом месте Иов вопиет к Творцу: “За что ты уничтожаешь меня, Господи???”, а Тот ему в ответ что-то невнятное про рассвет и ястреба — и вешает трубку. У Всеблагого, кстати, на каждой второй странице текста состав уголовного с отягчающими, и кто тут из Них двоих опаснее и непредсказуемее — очень хороший вопрос, требующий независимой экспертизы юристов и психологов. Так что нормальный мужик наш Контрактант, не стремайтесь.
— А можно говорить о работе в поле без привязки к Люциферу? — поморщилась Лара. — Зачем их увязывать?
— А кто ещё, кроме Него предложит нам такой контракт? Он это делает, потому что Ему любопытно посмотреть, как мы отреагируем. Ему мы интересны. И вообще, вся Его история — это же не про чёрную мессу с мифическими “жертвоприношениями” и средневековыми страшилками, а про свободу, независимость суждений, про знание и познание, широту взглядов, про развитие интеллекта и критический разум, про справедливость, про здоровый гедонизм и эпикурейство, наконец. Про Человека в центре всего! Что плохого? Вполне гуманистический подход.
— Так уж и гуманистический? — покачала головой Лара.
— Абсолютно гуманистический, никакой “крови младенцев” и объективно сформулированного “зла”. В иудаизме первые три из Десяти заповедей утверждают авторитет Бога, безапелляционно “закрепляют” за Ним Его власть, “обозначают Его территорию, демаркируют её”. [Исход, 20:2–14, первоисточник] Это ужé о многом говорит! В христианстве первыми из “смертных грехов” идут что — superbia, avaritia и luxuries [источник] = гордыня, скупость и похоть. Первые два, на мой взгляд, не первостепенны, а похоть вообще имманентное свойство, смешно его и обсуждать, и так уже авраамические религии изуродовали человеческую природу донельзя, а теперь ещё и предъявляют нам за якобы “Им же данное” свойство. А у Люцифера главнейшим из грехов является… глупость. Почувствуйте разницу.
— А мораль в традиционных религиях? — спросила Кристина, словно оправдывая своё имя.
— Я честно искал мораль, но не нашёл. Всё больше истребление первенцев, Крестовые походы, “зачистка” Иерихона да корчащийся на костре Ян Гус.
— Это люди извратили, — парировала Кристина. — База-то и учение — хорошие.
— Учение? “Тринадцать принципов иудаизма” состоят из “Ани́ маами́н” = “Верю полной верой” — все догматические [источник], ни слова о нас с вами. В христианстве в “Символе веры” нет ни слова ни об одном моральном принципе, нас там тоже нет, одни только непроверяемые утверждения [источник]. А у Люцифера нет никакой душной и бездоказательной догматики, Его система взглядов даже не кодифицирована. “Живи сам и давай жить другим” — вот так, наверное, и можно резюмировать за Него. Что из трёх вам больше импонирует?
— Мсьё у нас адвокат дьявола? — хитро подмигнула Кристина.
— Не адвокат. Судья. И Этому, и Тому, и всем остальным пассажирам.
— Блин… — грустно сказала Лара, — с тобой поговоришь, потом всегда мозги набекрень. Думаешь потом, прокручиваешь, возвращаешься…. Вечно сбиваешь с пути истинного. Сам, как змей.
— Я просто анализирую известные тексты.
Снова помолчали в задумчивости.
— В общем, если тебя завтра утром в офисе нет, то ты в колхозе, — не то спросил меня, не то констатировал Дава.
— Да я хоть сейчас на трактор на таких условиях! А я правильно понимаю, что вы ни за какие деньги не согласились бы заменить работу в офисе на работу в поле? Мне там что, одному с пейзанками хороводиться? Соглашайтесь! Будет весело!
Лара посмотрела на часы.
— Хорошо, — предпринял я последнюю попытку, — а если упятерить фермеру и удесятерить бутерброду — согласились бы? Я смогу договориться!
— Посчитайте нас, пожалуйста, — попросила официанта Лара. — Нам пора. Наш друг перегрелся.
Никто из моих коллег не захотел променять офис на свежий воздух за упятерённый пакет. Мефистофель не явился и контракт не принёс, хотя я уже приготовил ручку для подписи и приветственную речь.
Мы, конечно, вернулись на деск к “офисным чахликам”, снова стали ими сами и “засколиозили”, засев за мониторы. Я посмотрел в окно, ища пуделя, змея или чёрного дрозда, который явился Святому Бенедикту в Монте-Кассино. Никого из них не было. Подождал, посмотрел ещё — никого.
И до сих пор жду…
Несколько дней спустя, в момент сложного и рискованного трейда, недовольный Дава сидел, подперев голову. «Лучше бы действительно согласился стать трактористом, а не это вот всё» — тихо пробурчал он.
