Жители Швейцарии должны иметь местные водительские права, и меня обязали сдавать практику. Имея 20 лет безаварийного водительского стажа за плечами, я, тем не менее, взял два часа в автошколе на всякий случай.
— Советую тормозить низкими передачами, — сказал в конце инструктор. — А так всё OK. Экзаменаторы вас обязательно потащат в Каруж, в самый сложный район, так что вы покатайтесь там сами немного. И удачи вам на экзамене! Потому что не факт, что пройдёте.
— Так “OK” же!
— Это нормальным людям OK, а экзаменаторы — это особое племя. Валят при малейшей ошибке. Самые вредные люди на свете. Сами увидите.
Мой экзаменатор точно подпадал под описание инструктора: угрюмый ворчливый дед. Он проверил мою ID’шку и провозгласил утробно, как всадник Апокалипсиса: “Экзамен начинается сейчас!” Я, видимо, должен был проникнуться торжественностью момента.
Тронулись. Экзаменатор внимательно следил за всем: положением рук на руле, направлением взгляда и, конечно, спидометром. Начались классические приёмчики: поверните налево (под кирпич), остановитесь (под запрещающим остановку знаком). Я держался, но “errare humanum est” никто не отменял — ошибиться я мог в чём угодно.
Наверное, никогда и никто, даже родная мама, когда я учился ходить, не следил за моими действиями так внимательно, как мой визави.
У экзаменатора был совсем не женевский акцент во французском. Кантон Вале или кантон Во? Или Фрайбург? Какая разница? Важно наладить с ним контакт! Самое худшее — это отсутствие эмоций. Безразличие — это тупик в любой сфере.
И я придумал:
— Какая всё-таки важная у вас работа! — сказал я ему, пока мы стояли на красном. — Выявляете нарушителей, защищаете закон и порядок. Знаете, мы ведь с вами в некоторой степени коллеги.
— Вы что, экзаменатор? — удивился дед.
— Своего рода. Я работаю в банке, — я внёс лёгкий дух интриги.
— Какая связь? — засмеялся дед, и смех был первым проявлением какой-то человечности.
— Я работаю в отделе финансовых расследований. Проверяю желающих открыть счета в швейцарском банке и достоверность сообщаемой ими информации о происхождении средств. Работаю в подотделе по Восточной Европе, по бывшему СССР.
Правдой было всё, кроме “отдела расследований” — я работал не в комплайенсе, а на обычном фронтé частного банка.
— И что же, неужели есть нечестные люди? — всплеснул руками наивный швейцарский дедушка. — Хотя конечно: вы ж говорите Восточная Европа… От этих всего можно ожидать.
Если бы не экзамен, я бы развёл руками, но они у меня были на руле.
— Вы поосторожнее с ними, мсьё Костбар: от бывшего СССР вообще, знаете, лучше держаться подальше, — заметил дед.
Да, деда, спасибо тебе за ценный совет… Чтобы им воспользоваться, мне что — отмотать сорок лет назад и заново родиться хотя бы в 150 километрах северо-западнее?
— Те ещё, так сказать, — продолжил свою неполиткорректную мысль дед. — У меня тут такие фрукты из Восточной Европы попадаются, ой-ой-ой! Представляете, многие из них по-ку-па-ли себе права в своих странах! За деньги!! О-о-о! Я их за версту чую, хоть даже и швейцарский паспорт они мне предъявляют. И к ним на экзамене я особенно требователен.
— Да вы что?? Покупали права?? — “удивился” я, не отрывая глаз от дороги. — Какие несерьёзные!
В каждой стране есть свои “красные линии”, отделяющие добро ото зла. Где-то зашкваром считается быть дураком, где-то упырём, где-то хамом, где-то ещё что-то. В Швейцарии такое тоже не приветствуется, но тяжелейший из грехов — это быть “несерьёзным” или “странным”. Если тебе приклеили такой ярлык, то “поздравляю, Шарик” — это худшее, что с тобой может случиться в этой стране. Это хуже судимости или излучаемой тобой гамма-радиоактивности. Судимость можно объяснить, а “несерьёзность” и “странность” объяснить нельзя (и не нужно), это клеймо с тобой навсегда.
“Несерьёзным” ты становишься, если часто менял специализацию, работу или даже (о, боже!) сферу деятельности, отклонившись от диплома; если осмеливался браться за многое; если сошёл с непонятно кем определённой колеи; если менял страны; если жил в своё удовольствие в sabbatical за свой же счёт; если не скрупулёзен до абсурда в сортировке мусора; если компетентен в каких-то областях, но не можешь подтвердить это сертификатом CFC государственного образца с белым крестом (“Как же вы тогда это выучили??”); если у тебя трое детей от трёх разных женщин — и по сотне других причин.
В “странные” тебя запишут, если ты раскованно себя ведёшь; если говоришь, что считаешь; если ты оригинален в суждениях (даже если ты их хорошо аргументируешь); если заглядываешь за видимый горизонт обывателя; если пьёшь глинтвейн летом, а розовое зимой; если не стесняешься петь и танцевать за пределами отведённых мест: хора или дискотеки; если не брюзжишь вместе со всеми в понедельник и не сыплешь банальными шутками в пятницу; если знаешь много языков (“Вы что! Зачем столько?? Это же… это же… расфокусированность!”) — и по тысяче других причин.
[Иллюстрация: этот фильм]
Я давно записан в обе эти категории по многим статьям и пунктам обвинения, поэтому вещаю с той, другой стороны швейцарской “красной линии” — со стороны “зла”.
И вот поэтому слово “несерьёзные” было крепким, по местным меркам, выражением.
— В высшей, высшей степени несерьёзные! — вынес вердикт экзаменатор.
И спросил:
— Сами-то бывали в Восточной Европе?
— Да, — невозмутимо и без лишних подробностей ответил я, думая, как бы увести деда от так взволновавшей его темы pays de l’Est (Восточной Европы). Зря я вообще её упомянул.
Было очевидно, что товарищ не обратил внимания на место моего рождения в нечасто попадающейся ему ID’шке, а моё досье осталось в конторе. Он увидел только привычное имя и непривычную, неидентифицируемую фамилию, а то и я неизбежно попал бы в категорию “фруктов” с “особыми требованиями” и Каружем.
Я чувствовал себя радисткой Кэт в роддоме, но только Кэт выдала себя, а я нет. Мой бельгийский выговор надёжно защищал меня, но документ-то не проведёшь: повторная, более внимательная проверка ID’шки означала бы мой провал и зачисление во “фрукты”. Как ни в чём не бывало я продолжил на не связанной с бывшим СССР ноте, увёл в сторону, рассказав ему в двух словах, в чём заключается борьба Швейцарии с отмыванием денег.
— Не завидую я вам, мсьё Кошмар — пардон, пардон! — мсьё Козбуар, — посочувствовал дед, — в такие дебри влезаете, тем более с таким, кхе-кхе, контингентом. Но вы молодец, защищаете закон.
— Стараемся, — кивнул я, глядя на дорогу. — И вечный бой, как говорится.
Экзаменатор больше не провоцировал меня, успокоился. Мы ехали по простому для водителя, тихому району Труане, и он просто указывал, куда дальше.
Вроде, сработало, подумал я.
— Здесь можно и побыстрее ехать, здесь ограничение 80, — сказал мужик, уже особо не следя за дорогой и за моими действиями.
Опа! Вот это подарок! “80” он сказал “huitante” и тем самым невольно выдал себя с головой, дал зацепку на дальнейшее раскручивание и открыл мне путь к шаху и мату. “Huitante” говорят только в кантоне Во, а во всём остальном мире 80 — это “quatre-vingts”.
Я не подал виду, что заметил. Мне осталось только дождаться подходящего повода, и он представился очень скоро.
— И как вам в Женеве, “коллега”? — спросил оживший на теме комплайенса экзаменатор.
— Неплохо, — ответил я, — очень неплохо. Хороший город. Хотя бывают и места получше.
— Да? И какие же? — удивился мой собеседник, привыкший к восхищению иностранцами Женевой.
— Рискую оскорбить вас, женевца, в патриотических чувствах, но знаете, мсьё, мне больше по душе кантон Во, — сказал я мечтательно. — Очень мне там нравится: Лозанна, виноградники Лаво, древнеримский театр в Аванш, архитектура. Только въезжаешь в Во, и уже в Шаванн ощущаешь разницу. [Не ощущаешь. — А.K.] Признáюсь, мсьё, что кантон Во напоминает мне Бельгию. [Ничего общего. — А.K.] Но — что делать? — живу-то я в Женеве.
— Хо-хо!! Кантон Во! Я сам оттуда! Я не женевец! Я из-под Монтрё! — радостно возгласил дед и назвал какую-то никому не известную деревню. — Знаете такую?
— Да,— соврал я. — Проезжал как-то. Очень симпатичная. Виды такие — закачаешься. Вы счастливчик, мсьё. Мог бы я выбирать, где жить, сам бы туда переехал не задумываясь.
Не дай божé, конечно.
Под Монтрё и деревень-то нет, там Альпы почти вплотную к озеру. Где он жил-то — на леднике?
— Да что там виды! Там не только виды, но и то, и это, — дополнил меня расплывшийся в счастливой улыбке некогда строгий экзаменатор, перечисляя мне плюсы своей родной деревни: душевность её людей, её идеальный воздух,..
— Выйду в декабре на пенсию, — блаженно сказал дедушка, — и вернусь жить в Во.
— Прекрасный выбор, мсьё.
Экзаменатор полностью утратил интерес к дороге и, повернувшись ко мне, живописал свой кантон, прекрасный во всех отношениях. Я вполуха слушал его, время от времени реагируя: “О-ля-ля!”, “Надо же!”, “Вот это я понимаю!”, “Вот бы и в Женеве так!”
Выехали из Труане, и на перекрёстке мне пришлось перебить его ностальгический дискурс:
— Мсьё, куда мне здесь — налево, в Каруж?
— А? Что? Нет, не надо в Каруж, возвращаемся на базу. И на автобан мы тоже не поедем, нет нужды. Водите вы прекрасно, замечаний нет, экзамен окончен.
Экзамен длился от силы минут двадцать вместо положенного часа. И на Каруже я не прокололся — зря, получается, я там тренировался, как дурак.
Вернулись на базу под разговор, точнее, под его монолог о чудо-кантоне.
Здоровался я с неприятным типом, а прощался с доброжелательным без пяти минут приятелем.
Расставаясь у припаркованной машины, мы с экзаменатором торжественно пообещали друг другу усилить бдительность по отношению к покушающимся на швейцарский порядок — он со своей стороны, я со своей.
— И переезжайте в Во, мсьё, — пригласил меня мой новый знакомец. — Не пожалеете.
— Всенепременно, мсьё, — заверил его я. — До встречи на набережной Монтрё!
Всякий раз, когда я смотрю на свои права, у меня возникает желание говорить с водуазским акцентом. Только я не умею.
